Даже если вы фотографируете кактусы – это ваша жизнь. Если же вы живете только ради мужа – это не ваша жизнь.

Но именно слабый должен суметь стать сильным и уйти, когда сильный слишком слаб для того, чтобы суметь причинить боль слабому.

Вид Франца неприятнее Сабине, и она, стараясь не глядеть на него, тоже закрывает глаза. Но эта тьма означает для нее не бесконечность, а простое несогласие с виденным, отрицание виденного. Отказ видеть.

Она испытывала непреодолимое желание сказать ему, точно самая банальная из всех женщин: не отпускай меня, держи возле себя, укроти меня, сделай меня своей рабыней, будь сильным! Но это были слова, которые она не могла и не сумела произнести.
Выпустив его из объятий, она только и сказала:
- Я страшно рада, что я с тобой. – Это было самое большее, что она умела сказать при ее сдержанном нраве.

Нам всем нужно, чтобы на нас кто-то смотрел. Нас можно было бы разделить на четыре категории согласно тому, под какого рода взглядом мы хотим жить.
Первая категория мечтает о взгляде бесконечного множества анонимных глаз, иными словами — о взгляде публики. Это случай немецкого певца, американской актрисы, а также редактора с большой бородой. Он привык к своим читателям, и когда однажды русские закрыли его еженедельник, у него возникло ощущение, будто он очутился во стократно разрежен¬ном воздухе. Никто не мог заменить ему взгляд незнакомых глаз. Ему казалось, он задохнется. Но в один прекрасный день он понял, что на каждом шагу его преследует полиция, что прослушивают его телефонные разговоры и даже тайно фотографируют на улице. Анонимные глаза вдруг стали повсюду сопровождать его, и он снова мог дышать! Он был счастлив! Он театрально обращал свои речи к микрофонам в стене. В полиции он обрел утраченную публику.
Вторую категорию составляют те, кому жизненно необходимы взгляды многих знакомых глаз. Это неутомимые устроители коктейлей и ужинов. Они счастливее людей первой категории, ибо те, когда теряют публику, испытывают ощущение, будто в зале их жизни погасли лампы. Почти с каждым из них такое случается раньше или позже. Люди второй категории, напротив, уж каким-никаким нужным взглядом сумеют обзавес¬тись всегда. К ним относятся Мари-Клод и ее дочь.
Затем существует третья категория: это те, кому нужно быть на глазах любимого человека. Их положение столь же небезопасно, как и положение людей первой категории. Однажды глаза любимого человека закроются, и в зале наступит тьма. К таким людям относятся Тереза и Томаш.
И есть еще четвертая, редчайшая категория; эти живут под воображаемым взглядом отсутствующих людей. Это мечтатели. Например, Франц. Он ехал к камбоджийским границам исключительно ради Сабины. Автобус трясется по таиландской дороге, а он чувствует, как в него впивается ее долгий взгляд

Я ему говорила, еще когда мы только познакомились, что могу простить все кроме вранья. Костя тогда смеялся и говорил, что пытаться понять женщин - напрасный труд. Вроде как он тебе признавался в измене, а ты кричала, что ничего не хочешь знать и пусть в следующий раз врет, что ходил в библиотеку.

Такое ощущение, что мир раскололся на две части и трещина прошла через мой холодильник.

Ну хорошо, допустим, жизнь кончена. Это можно понять. Тем более что мы люди привычные,  у нас жизнь кончается с удручающей регулярностью, раз в сезон примерно. Но почему при этом стихи не складываются - вот это вопрос. Скачет в голове нечто беспорядочное и кривобокое, а толку ноль. 

  Только на первый взгляд кажется, что диалог - это последовательный обмен репликами. На самом деле это два клубка, которые одновременно разматываются и переплетаются. Если, конечно, собеседники владеют искусством вплетения чужеродной нити в свой узор. Только лишь взглянув на партнера, мы уже знаем все будущие реплики: слова еще не сказаны, но записаны на невидимом листе симпатическими чернилами - стоит только согреть из теплым дыханием разговора и она проступят, обретут силу и вес.
  Первое касание - и уже отчетливо звучит музыка предстоящего танца. Мы ничего не знаем друг о друге, но начинаем ритмично двигаться в такт. Кто посмеет веселиться во время нежного ноктюрна? Или маршировать под звуки страстного танго?
  Между двумя людьми возможна лишь одна музыка, она может звучать громче или тише, обрастать вариациями и виртуозными соло, более того, ее можно не слушать - отвернуться, отвлечься, заткнуть уши, да в конце концов прсото уйти, но отменить ее невозможно. Мелодия начнется, продолжится и завершится, а нам остается прикрывать бесполезные глаза и послушно переплетаться ниточками наших душ.

Здравствуй мамочка
Ты угадала, я утонула в море, потом попала под машину, а потом вышла без шарфа, и теперь у меня ангина.

  Она говорит: можно произносить любые слова, все равно никто не поймет. Даже самые близкие не понимают, вернее, близкие особенно не понимают..
  Она говорит: лучше жить вот так, в чужой стране, среди чужих людей, хотя бы не ждешь никаких чудес. А то раскрываешь, знаете ли, душу, а тебе в ответ: ну, это у тебя кризис среднего возраста. Или еще хуже: ну, это тебе просто мужик нужен. А потом удивляются, что кривая бытовой преступности неуклонно идет вверх.

- Мишель, у меня светлеет на душе от того, что годы вас совершенно не портят. Неужели вас до сих пор волнует лишь одно: годится ли индивидуум для совокупления?
- Ну нет, не все так трагично. Вот вы же, к примеру, совершенно не годитесь для совокупления. Я имею в виду со мной, не хотел вас обидеть.
- Вы меня не обидели. Тут другое. Предварительное соперничество - необходимая чать совокупления, вот тут-то вы и вспоминаете обо мне, мой верный друг.

Теперь Олег предлагает мне брак по расчету, раз у нас по любви не получается. И обещает подарить розовый калькулятор, чтобы я все правильно рассчитала.
Лоренс Дарелл писал, что с женщиной можно делать только три вещи: любить ее, страдать из-за не и делать из нее литературу. Мужчины в этом смысле более универсальны: из одного мужчины можно приготовить сразу три блюда. Хотя они у меня уже в печенках сидят. Не хочу больше литературы, и страдать больше не хочу. И даже любовь, как ужин, готова отдать врагу. А вот как бы так придумать, чтобы ходить с ним по одному городу, иногда за ручку, а иногда по разным дорогам совершенно, время от времени встречаться, обниматься, как будто сто лет не виделись, лбом прижаться на минуточку и дальше брести.

Да брось ты, можно подумать кто-нибудь кого-нибудь когда-нибудь разлюбил за глупость. И потом, с чего ты взял, что я его люблю? Это не любовь, это абстинентный синдром.

Я тебе это не просто так писать начал, а с каким-то дальним прицелом. Настолько дальним, что теперь и не разглядеть.

Мишка вчера принес порнушку. Мне вообще слово "порнушка" очень нравится. Уютное такое, сразу хочется под теплый плед и уснуть. Собственно говоря, когда мы начали ее смотреть, я так и сделала. Тем более что Мишка все равно не давал смотреть. Ты что, говорит, этими же глазами будешь смотреть на моих детей?

…Я тебя очень прошу, не говори мне про любовь. Я слышать про твою любовь не могу. Пойми уже, наконец, когда ты говоришь: "Я тебя люблю", так ты в эти слова один смысл вкладываешь, а я совсем другой смысл из них извлекаю. Как будто ты кладёшь в шляпу апельсин, а я из неё достаю кролика. А ты меня потом спрашиваешь: ну как, вкусно? И я сразу в ужасе: мне что, его убить нужно?
И съесть? А я его, наоборот, морковкой кормлю, и у него нос шевелится, и уши розовые просвечивают на солнце. А ты, ну так, между прочим, предлагаешь: давай я тебе его почищу. Я это себе представляю, и мне сразу дурно делается. Тошнит, голова кружится… Ну ладно, говорю, почисть… И ухожу из дома, чтобы этого не видеть. Возвращаюсь через час, а ты сидишь в кресле, весь пол в апельсиновых шкурках, а кролика нет нигде. Ты мне вкладываешь в рот дольку апельсина, и меня немедленно рвёт от вкуса свежей крови.
Я думаю: убийца.
Ты думаешь: истеричка…

Очень жаль, что мы ведем себя как интеллигентные люди. А то я бы с удовольствием сообщила тебе, что ты - козел. Но никак не могу выбрать подходящий контекст. Согалсись, такая жумчужина заслуживает достойного обрамления. Не засовывать же ее во всякие "искренне ваша" и "не правда ли, погода нынче прекрасная". Так что просто не знаю, как быть. Придется видимо, промолчать, хотя ты знаешь, чего мне эт стоит...

Я тебе больше не наливаю. Если в ход пошло слово "эффективный", то пора завязывать с коньяком. Если женщина допилась до "эффективности", значит, и зеленые чертики не за горами.

Проблема просто говоря, в том, что нельзя взять все и сразу. Вот мы и живем, опасаясь, что нерешительность парализует нас, в ужасе, что каждый выборможет быть неправильным. (Одна моя подруга настолько мнительна, что ее муж шутит: ее автобиография будет называться "Надо было всё-таки взять креветки")
Не меньше пугает и ситуация, когда все-таки делаем выбор и нам начинает казаться, будто, согласившись на одно-единственное железобетонное решение, мы уничтожили какую-то частичку себя. Мы боимся, что, выбрав дверь номер три, мы убьем иную, не менее важную часть нашей души, которая могла бы проявить себя, если бы мы вошли в дверь номер один или два.

Среди мук, сопряженных с настоящим призванием, эти -- самые горькие. Кто отмечен призванием, получает тем самым не только некий дар и приказ, он берет на себя и что-то вроде вины - как солдат, которого вызывают из строя его товарищей и производят в офицеры, достоин этого повышения тем больше, чем дороже платит за него чувством вины, даже не чистой совестью. перед товарищами.